обсуждение Новелла "Она" - автор Shironin

[Shironin 0]

Я был живым свидетелем того, как она умела грациозно передвигаться по комнате, будто четыре стены были лишь вуалью, а при виде её плавных движений и вовсе - растворялись, как кубик сахара в чае, от крепости которого сводит скулы.

Помню, как её манящий взгляд, являясь оттенком бездонного, проскакивал то ли на мою внешнюю оболочку, то ли пронизывал всю сущность, уходя далеко за мою спину, оставляя меня безоружного в неглиже.

Будто тёплое и понимающее объятие от любящих родителей после того, как узнали, что живой, обзвонив все морги и больницы.
Будто свет, виднеющийся из нескончаемой тайги, будучи заблудившимся в ней на несколько лет, когда твои единственные друзья - студёный душу мороз с полями вечной изморози и змеи, надевшие на себя деревянный покров, притворившись корнями деревьев.

Обволакивая всю площадь тела магмой чувств, парализуя его, сжигая изнутри, будто Быком Фаларида, я мог лишь восхищаться её присутствием рядом.

Помню, как снедаемые мысли окучивали мою голову, мол:
" - Посмотри на неё внимательно! Вспомнил? Ты уже делал больно таким, как она, куда и зачем ты пытаешься нырнуть всем своим материальным?" - мысли не хотели отступать.
" - Я не хотел им делать плохо, а лишь..." - прижав алыми тесками язык, отвечал мыслям мыча: "...возможно, вы и правы..."

Оробев от самого себя, проигрывая важную схватку, я таял у неё на глазах.
Подкашивались ноги, теряя нервные окончания, в голове бушевала вата, веселясь в акробатическом танце, сердце заводило знакомую для невротиков песню, а глаза...
А глаза, закатываясь под веки, соприкоснулись с её взглядом.
Не успев опомниться, не увидев её чувственную поступь, она уже нежно, как умеют это делать девушки, любящие и работающие с детьми, придерживала меня за край локтя.

В недоумении и лёгком испуге, задавая вопрос взглядом, напоминающий сочувствие, она всё же выронила:
" - С тобой всё хорошо? Может сладкого чёрного чая?"

Этот вопрос не сулил мне опаски, но я понимал, давая согласие на это предложение, начинаю идти по тропе, противоречащий моим мыслям, предупреждающих меня о том, что могу сделать больно.

Всё это словно сон, в накуренном мною дыму воспоминаний, всплывающий её силуэтом, лёгкими и "простодающимися" движениями в блекло-подсвеченном помещении, где её уставшие глаза загорались, как две люминесцентные лампы интереса, вместо зияющего мрака безразличия -...

***

...- Откуда мне было знать, где стоило взять паузу?
Когда надо было глубоко вдохнуть, чтобы лёгкие успели наполниться чарующим ароматом её волос, а после - выдохнуть этот углекислый газ вперемешку с отчётливо выделяющейся хрипотой бурного юношества.

Она исступлённо продолжала меня изучать, не давая передышки, чтобы не было времени надевать маски, успевать прорабатывать фразы, которые так часто выуживались в голове.

Ей важна была искренность, человеческое нутро, те струны, на которых могла играть только она.
Исключительное мастерство её фарфоровых рук открывали потаённые части моей души, скрытые от вечности.
Она умела бессознательно заманивать в унисон, чему позавидовал бы Паганини, но отдушины в этом не ощущала.

Я не успевал замечать отблеск негодования в её глубинных от прожитого глазах, а обращал внимание лишь на свою накапливающуюся усталость от собственного видения мира.
Она ощущала примитивность в типичных выражениях, не понимая, зачем они нужны, когда есть взгляды.

Сплетение наших заблудших душ, стало показателем того, что живя, мы не понимали, как именно стоит жить.
Друг для друга мы становились то Ковчегом, то ещё одним кругом ада.

Иногда, шутливо, она называла меня Данте, задавая вопрос и ставя в тупик:
" - Ты бы прошёл через девять кругов ради меня, а, Данте?"

Я ненавидел эти вопросы, потому что от ответов всегда веяло какой-то фальшью, я брезгал и сторонился, когда слышал это от незнакомцев на улице.

Но ей важен был не сам ответ, а мои глаза, коем они были всегда разными:
иногда по-заячьи пугливыми, иногда они излучали уверенность в предвкушении будущего, а порой, в них играла нота самопожертвования с проблеском сочувственной симпатии.

Её уникальное умение тонко ощущать мир было губительным для собственного будущего и организма.
Она идентифицировала свои эмоции, проживала их, но искренне, без всякого лукавства, упиралась в плечо и просила остаться, чтобы могла элементарно выспаться.

Просьба заключалась в том, чтобы кто-то мог блюсти её бренное тело и духовный покой.

Иногда оставаясь рядом, чувствовал сладкий аромат её кожи.
Пряные яблоки, нотка бергамота и душистой корицы каждый раз возвращали меня в любимое время года - Зиму.

Когда под светом тёмно-жёлтого оттенка, тучно склонившегося фонаря, я видел её румянец и вязаную белую шапку. От мороза она не защищала, но при виде такой на улице, ненароком воодушевляешься этой белоснежной красотой.
И вот, стоя под тепло-льющимся водопадом света, когда на улице ни души, и вы слышите только сердца друг друга, наблюдая за огромными, как белоснежные аисты, расправившие свои гигантские крылья на ветру, разноузорными хлопьями снега, медленно, словно парашютисты неведомых небес, падающих на наши лица - мы понимали - живём, хоть и не в перспективе, но сейчас, вот здесь, на этом самом месте.

Я смотрел, как она спит, извиваясь от целебного сна, и задавал себе вопрос:
" - А кто она такая?"-...

***

...- Моя комната, в которой я спал, имела непрезентабельный вид для организации посиделок с пассиями или же для приглашений родственников за "круглый стол". Я любил свои стены цвета слоновой кости, чувствовал умиротворение, когда глубоко ночью от них отражался лунный свет на мой рабочий стол, на котором, как солдатики, штабелями лежали листки А4, израненные и обезображенные в бою с моей канцелярией. В кровати не было ничего примечательного, совершенно обычные четыре ножки и постельное с узорами, напоминающие Париж.

"Правда вот, именно на этой кровати я первый раз и столкнулся с ней во сне, с той самой, от которой теперь отмахиваюсь, чтобы не искажать реалии моего мира." - молниеносно прошла мысль.

Потолки были не высокие, но при этом, я не чувствовал скованности помещением. Граалем моей комнаты было окно. Ох, сколько благодаря ему я видел и придумывал. Я не курил, но этот стеклянный развратник моей человеческой души, будто на спор, чуть с издёвкой, сквозняком прошёптывая - намекал, чтобы выкуривал вишнёвую из пачки с небезызвестной маркой, название которой начинается с английской буквы "C", благодаря всех и всё за то, что живой.

У меня был шкафчик и прикроватная тумбочка, которой я не пользовался, но чувствовал себя с ней веселее, когда, не ставя будильник с утра - удивлялся, почему же не проснулся рано утром. В шкафчике хранилась одежда, будто разная кожа, и каждодневный каскад амплуа сменялся при выборе хлопковых товарищей. На полу не было ковра, а лишь дубовые доски, покрытые лаком. Правда, я не верил, что это добротный материал, потому что не доверял человеку, который показывал мне эту квартиру.

Я подошёл к окну, а Яша ждал меня в коридоре.
- Сними пока обувь, Яша Александрович, и проходи в комнату. - мне как-то стало не по себе от того, что он там стоит, как просватанный.
- Давай быстрей, Ромыч! Я парковку же не оплачивал, прилетит штраф, на тебя его скину, ёмаё! - потупив глазами на моё не удивлённое лицо, он присел на колено, чтобы развязать шнурки и направиться ко мне в "берлогу".

Распахнув окно нараспашку, в меня ударил приятный весенний ветерок, лёгкие заполнялись жизнью, кислород начал обогащать клетки организма, сердце забилось быстрее, завёлся мотор, я улыбнулся. Повернувшись с довольным лицом к Яше, сонатно вымолвил не превышая допустимый децибел:
- Яш, мой дядя благоволит нас сегодняшним днём! - немного тоскливым сделался взгляд.

Яша Александрович уже стоя в дверном проёме, посмотрел на меня, подошёл к шкафчику и протянул мне из него подготовленный мною заранее строго-чёрный костюм и белую рубашку, поглощённую узорами.

Молниеносно поставив аккорд на всех своих водные процедурах, слопав быстро-приготовленный завтрак, надев тот самый костюм, почувствовал себя не собой, а консильери Яши Александровича.
- Я готов! - звонко дав понять, что нам не надо платить на парковку.
- Шикарно, погнали! Не забудь свой дипломат, который готовил, - я молчаливо его поблагодарил, - и свою голову!

Немного покаркав от смеха, мы отправились восвояси, воодушевлённые и полные сил -...

***

...- Мы ехали по дороге, которую Яша очень любил из-за её неработающих камер. В машине, он будто превращался в демона скорости. Его не страшило то, что нашего четырёхколёсного коня могло занести, оторвать эту подкову удачи, и нас в одночасье бы не стало. Ему было плевать на это, да и мне, в целом, тоже.

Я посмотрел на спидометр, стрелка которого могла бы сделать солнышко, если бы ограничения были бы сняты, потом перевёл взгляд на ладонь, где линия жизни дала о себе знать.

Откинувшись на спинку переднего сиденья, облегчённо выдохнул с доверчивой теплотой. Конечно, я понимал, что никто не застрахован перед ликом смерти, а мнимый символизм - лишь символизм, присущий человеческому мозгу.

- Да не ссы ты, Ромыч, - с гордой ухмылкой ему удалось меня вытащить из самозабвенных мыслей, - я вожу, как прирождённый гонщик, даже пьяный только один раз в аварию попал, - это меня смутило конечно, но вовсе не удивило.

- Яш, а вот скажи, как бы ты меня мог описать? - вопрос будто сам показался на устах.
- Нууу, тебе нельзя оставаться одному, твои мысли тебя съедают.
Я повернулся к нему с намёком о продолжении.
- Ты же сам знаешь, Ромчик, чего мне говорить то?
- Так, мне интересно, я никогда у тебя не узнавал, как выгляжу в твоих глазах...
- Ну ты меня дрочишь, конечно, я ж машину веду.
Тут он был прав, когда находишься на пассажирском сидении, то сконцентрироваться на мыслях получается лучше, нежели чем, когда находишься за рулём. Но я думаю, что у него были весомые причины не продолжать этот разговор, возможно, считал, что именно сегодня я к нему не готов, да и он тоже, а возможно, просто не хотел отвечать.

Я посмотрел в правое боковое зеркало и неожиданно увидел, как же изменился за последние года.

По паспорту мне было 24, но на вид я выглядел старше. Мои глаза молчали о том, что видели, им не хотелось снова на это смотреть. Брови были ровные и пропорционально распределены по лицу, которое имело округлённую форму, ту, что вызывает доверие у незнакомцев и прохожих, но и ту, которое само доверяет в ответ. Я видел, как под "уставшими" серыми монетками виднелись впадины и синева, образовавшаяся от бессоных ночей. Щёки были немного впалыми, а над ними уже появились мимические морщины. Нос был обычным, кто-то, когда-то мне говорил, что он даже немного курносый, но мне было как-то всё равно, есть и есть, а это уже хорошо. Губы были соратниками лёгкой подступавшей щетины, когда ленился брать бритву в руки. Эти алые представители напоминали мне влюблённую парочку, которая вечно прижималась друг к другу, не упуская не единого момента. Я посмотрел на руки, и крутя их, будто ребёнок игрушку - рассматривал. У меня были длинные и тонкие пальцы, под стать карандашу, чтобы его было удобней окутывать в объятия, когда штурмовал листы для написания своих "трактатов".

Смотря на себя в зеркало, вопрос не заставил себя долго ждать.
- Почему же я такой уставший? - произнеся это в своей голове, - От чего? Или от кого? - продолжая фонить, - Разве это стоило того, чтобы сказалось всё на лице?
В очередной раз, когда я не смог дать ответ, вдруг вспомнил, - Она...

Яша Александрович меня дёрнул, как котёнка, который не подавал признаков жизни.
- С тобой всё в порядке? - взволнованные глаза снова образовались на невозмутимом лице.
- Да, всё в порядке... - пытаясь скрыть свою нависшую думу.

- Я понимаю, что ты опечален произошедшим, но горевать - значит забыть то, как он жил, понял?

Неожиданные слова поддержки меня оживили, и я согласился.

- Да ты прав. - покорно выдавив из себя.

Помню, как дядя сказал ту фразу:

"Если мой костёр угас,
Жалейте не меня,
А тех, кто грелся много раз
У моего огня."

Предполагаю, что он её где-то увидел, но первый раз эту фразу я услышал именно от него.

Отлипнув от зеркала, вернувшись в реальный мир, я начал морально готовить себя к встрече со всеми, кого не видел несколько лет, а Яша Александрович лишь фанатично, с детской забавой вёл свою карету.

Мы почти приехали! - тряхнув меня ещё раз для профилактики, - Не дрейфь, тебя будут рады видеть, тем более, твой дядя видел себя в тебе! -...

***

...- Выйдя из машины я увидел поле, усыпанное глазами, взоры которых направлены в мою сторону. Носы сопели, словно принюхиваясь, пытались понять, знают ли они мой запах. Я видел их недоверие и грубые, наигранные улыбки, напоминающие оскал, словно стая собак, готовая меня разорвать, лишь бы потешить своё раздувшееся эго на глазах у таких же шавок. Это были не люди - это были звери, в чьих жилах течёт нечеловеческая кровь. Я был уверен, что чем ближе буду подходить к толпе, тем сильнее мне ударит в нос запах мокрой шерсти.

- Здравствуй, Ромочка, дорогой! - царапая моё ухо этими фальшивыми нотами, одна из представительниц обратилась ко мне из толпы.
В моих глазах читалось презрение к любому, кто был причастен к этому человеческому месиво. Будто не услышав обращение к себе, я повернулся к Яше.
- Яша Александрович, поехали в бар?
В моих глазах проскочил блеск надежды, что он меня поддержит, и мы сразу же отправимся заливать зелья в свои безнадёжно прожжённые глотки.

- Ром, - сначала я улыбнулся, подумав о бутылке, - тебе необходимо пойти к ним, там есть те, кто тебе рад, я уверен...- и тут же мои надежды о том, что прильну к "горячему" напитку, рухнули.

Закрыв машину на ключ, поправив свой гладко-утюженный пиджак, приобняв меня за плечо он громко, будто лев в прайде, прорычал для всего этого цирка уродов:
- Всем добрррый день, дамы и господа!

Я стушевался, понимая, что теперь от внимания не избавиться. Через секунду признав безнадёжность ситуации, поменялся в лице и надел маску дворняги, по которой меня сразу же узнали, ведь только в ней им было привычно меня видеть.
Они ненавидели, когда нарушают их привычный уклад жизни, когда врезается что-то новое в их бессмысленную нить существования. Им было важно обсудить, как они ненавидят другие нации, как быстрее спустить на кого-то град стрел, как поликовать над соседскими проблемами и утратами без капли сочувствия и поддержки, лишь брызгая заученными фразами из книги Дейла Карнеги.
Меня тошнило и выворачивало наружу от их лицемерия и лебезения друг перед другом. Они всегда пытались норовить и ткнуть своим "благополучием" всем подряд, чтобы все вокруг им завидовали.

- Здравствуйте, Надежда Ивановна, Андрей Аркадьевич, Инна Павловна, Семён Альбертович,...

Закончив этот отвратительный ритуал, сняв чудовищную маску, от которой меня воротило, я удалился с Яшей Александровичем подальше от этой "животной" церемонии - ближе к столику с кофе.
- Ну как тебе? - разбавив своим вопросом этот собачий гул, показывая в сторону своим острым подбородком, уточняя тем самым, что именно он имеет в виду.

- Не знаю, - и в этом ответе заключалось больше смысла, чем в монологе на несколько часов каждого, кто находился по ту сторону баррикады. - Думаешь дядя был бы рад тому, что мы приехали?

- Я уверен, что да. Думаю, он хотел, чтобы ты увидел всё это своими глазами ещё раз, убедившись в том, что его поступок был взвешенный.

Слушая всё это, вдруг бросило в дрожь, будто через меня прошёл призрак, призрак прошлого - давно забытого. Холодным и таким чарующим поцелуем незримого - обдало лоб льдом. Помотав головой в разные стороны, чтобы понять, отчего появились такие ощущения, резко сфокусировался на покрытый тенью силуэт, такой манящий и до боли в коленях знакомый, от которого я потерял дар речи, и на секунду помутнело в глазах... -...

***

...- Я рванул за блёклой тенью оставив всё позади, забыв о всех смотрящих глазах и длинных языках, которые в будущем будут обсуждать этот пируэт. Яша Александрович будто ненароком всё понял и спокойно, не задавая лишних вопросов, остался один, превратившись в редут между мной и жаждущей ответы толпой.

Какая-то сила появилась у моих ног, предающая мне уверенность в том, что мои действия имеют смысл. Я загнул на какую-то дворовую дорожку, по которой часто катаются на самокатах и играют в мяч дети. Это был жилой дворик, где с окон свисали полотенца и постиранная одежда. Капельки падали мне на лицо, давая понять, что всё происходящее - явь. Я чувствовал запах пряных яблок, корицы и бергамота, моё лицо начинало по-тихонько светиться, как только что включенная в розетку новогодняя гирлянда, а воспоминания начали проявляться, как аккуратно склеенная магнитная лента, на которой записывали события. Мои лёгкие начинали свербить от сокращений, покалывание в боку напомнили мне школьные годы.

Переключившись на следующую передачу, я ускорился, а уже через пару секунд вылетел со двора на оживлённую улицу, где люди то и дело размахивали руками, представляя эталон невербалики, хохоча, двигаясь, как маятники, то в одну сторону, то в другую.

Поняв, что очутился на человеческой магистрали, я встал ровно посредине, словно камень, который омывается сильнейшим течением реки.

- Где она? Кого я ищу? Убежал, потому что не мог больше там оставаться? - из-за учащённого пульса уйма вопросов проносились в моей голове, - А вдруг она? Была ли реалией или глупый бред, который заставляет сходить с ума?

Я согнулся, положив руки на колени, чтобы дать лёгким восстановиться от марафона. Смотря на брусчатку под моими ногами, я вдруг вспомнил, как ходил здесь с кем-то. Воспоминания начали просачиваться сквозь тернии забвения.
- Да, точно, я был здесь однажды, - выпрямившись, начал озираться по сторонам, - А если нет? - опять давая себе повод усомниться.

И тут я услышал...

Услышал в толпе её голос, который напомнил мне хлопья снега, мягко покрывающий землю и всех тех, кто оказался под его воздействием. Голос меня очаровывал, заставляя забыть все события прошедшего часа.

Продолжая высматривать кого-то, я пытался понять, кто же напевает этот мотив. Люди, как Сайгаки, хаотично передвигаясь, не давали мне сфокусировать зрение на ком-то одном. Пробираясь через толпу на слух, проскакивая между всеми, кто был невнимателен и не чувствовал свои габариты, я вдруг увидел....

Увидел её. Игриво шагая, она напевала себе под нос. Я не мог разобрать что именно, ведь со слухом у меня всегда были проблемы, но почему-то был уверен, что это одна из тех симфоний, которая она любила играть на фортепьяно. И тут же мне ударило в голову воспоминание, где я наблюдал за её игрой со спины, её длинные чёрные волосы подчёркивали женственные и аккуратные плечи, своими фарфоровыми руками она отыгрывала сложнейшие моменты произведений, а я лишь мог восхищаться. Тогда я не мог выразить словами на бумаге то, что чувствовал в этот момент, а она могла это сыграть.

Почувствовав этот "зимний" аромат её парфюма, который был для неё приоритет, я еле сдюживал наплыв эмоций, будоражащих внутри меня, и так предательски ожидавшие свой выход на сцену.

Собравшись с силами и ущипнув себя на всякий случай, чтобы точно быть уверенным, что это не сон, я окликнул её нежно, но достаточно громко, чтобы она меня услышала, и глаза мои сверкнули в ожидании вот-вот проявившегося чуда...

Но чуда не произошло, это была какая-то незнакомка, в глазах которой я увидел лишь недоумение и долю страха, от моего фанатичного преследования.

И вдруг, я осознал... Всё это было лишь иллюзией, настоящее вперемешку с воображением, где сны играли подло и грязно, спутав мою реальность с миражом.
Поняв, что был нагло обманут самим же собой, я растворился в этой толпе людей, двигаясь хаотично и забыв обо всём, но тут, в кармане своих брюк, я обнаружил брелок со скрипкой, точь-в-точь, на которой она играла, а на обратной стороне брелка было выцарапано:
"Моему Данте от Беатрис"